Фильштинский И.М. (сост.) - Арабская средневековая культура и литература. - 1978(2)
.pdfформ, сложившихся в древнеарабской словесности, обновления, которое наверняка было навеяно не ригоризмом, а любовью к искусству, более развитым эстетическим чувством в сочетании с возникавшими в обществе сложными и тонкими социальными запросами. Подчеркнем, что хотя новые литературные течения аббасидского периода и та полемика, которую эти течения вы звали, решительно отказались от мифа о джахилийе, совпадая в этом с тенденциями благочестивого мусульманства, они не только не отвергли гуманистический идеал, связанный с джахи-
лийей |
и привнесенный |
из доисламской Аравии |
в общество |
го |
||
рожан |
Ирака IX |
и X вв. и других |
городских |
центров средне |
||
векового ислама, |
но |
и расширили |
его. В основе лежало |
не |
столько противопоставление «старой» и «новой» поэзии, сторон ников древности и модернистов, сколько, повторяем, противо поставление мурувва и дин, антропоцентрического гуманизма и теоцентрической религиозности, арабской поэзии и мусульман ской святости, которое нам сейчас ясно видно, но которое в то время никто не осмелился четко сформулировать. Строго гово ря, не сравнимое ни с чем Откровение с его и'джазом, которое считалось даже формально совершенным, должно было обесце нить и сделать невозможной всякую другую попытку художест венного выражения; и на самом деле, теолог и образованный литератор X в. ал-Бакиллани, предпринявший разбор стиля Ко рана (и'джаза), подверг столь же тщательному критическому рассмотрению древнего поэта Имруулкайса и «нового» поэта ал-Бухтури. К счастью для человечества, поэзия никогда не уми рала и противостояла любым, даже самым враждебным напад кам, как теологическим, так и философским, как выраженным, так и скрытым.
В чисто литературных терминах стремление новой аббасидской школы консолидироваться против древней традиции, не сомненно, представляет собой самый интересный эпизод в исто рии арабской литературы классического периода. Оружие, кото рым велась эта борьба, и победа этого направления, достигну тая постепенно в течение X в., составляют предмет рассмотрения в работах Гольдциера. Начиная с Ибн Кутайбы, который остался на полпути между верной исторической интуицией («Ни один век не имеет поэтической монополии, всякая древность в свое время была современностью») и давящим грузом традиции (запрет «новым» поэтам приспосабливать канонизированную касыдную форму к новым условиям жизни), вплоть до магрибской школы ал-Хусри и Ибн Рашика и до талантливого Ибн ал-Асира, мы всюду можем проследить процесс освобождения литературы от ига классицизма, доходящего до утверждения превосходства «новых» поэтов (мухдасун) над всеми почитае мыми поэтами (фухул) древности. Но этой победе в области критики не соответствовала подлинная и сколько-нибудь дли тельная победа на практике, которая привела бы к полному
2* |
19 |
разрушению канонизированных форм. Уже отмечалось в кри тике, что в значительной степени благодаря творчеству ал-Му- танабби (ум. в 965 г.) новый, носящий черты манерности клас
сицизм |
(наиболее сомнительное достижение «новых» поэтов) |
лег всей |
своей тяжестью на арабскую поэзию и привел ее к |
окончательному окостенению. Давно известно, до какого упад ка дошла эта поэзия, по крайней мере на Востоке, после тысяч ного года, а новейшие исследования о поэтах менее значитель ных периодов лишь подтверждают это, о чем свидетельствует написанное Рикаби исследование о творчестве аййубидских поэ тов. Обновление поэтического стиля и усилия критиков вели
кого аббасидского |
периода — труды |
ал-Джахиза |
(ум. в 859 г.) |
|
или Ибн |
Кутайбы |
(ум. в 889 г.), |
не говоря уже о стоящей |
|
особняком |
деятельности эллиниста |
Кудамы (первая половина |
||
X в.),—прошли для этих поэтов бесследно, их диваны прони |
||||
заны наводящим унынием неоклассицистским |
формализмом. |
Отныне индивидуальные особенности — в восточных литерату рах всегда несколько сомнительные и подверженные нивелиров ке под давлением традиции — становятся совершенно неразли чимыми; лишь одинокая фигура Абу-л-'Ала ал-Ма'арри (ум. в 1058 г.), склоненного над своими трудами, порой — может быть, умышленно — противоречивыми и неясными, но в которых, од нако, автор отдает весьма ощутимую дань традиции, высится на горизонте этого века упадка, являя собою единственное ис ключение.
После того как борьба, происходившая в аббасидский пе риод, закончилась таким образом, средневековая арабская поэ зия на всем Востоке закостенела на века. Честь привнесения некоторых новых элементов как в форму, так и в содержание этого литературного «единства», ставшего сейчас ужасающе монотонным, принадлежит, бесспорно, Северной Африке и Испа нии. Помимо всего прочего, следует отметить, что опыт «новых» поэтов на Востоке, быстро стертый доминирующим неокласси цизмом, по-видимому, значительно дольше сохранял свое воз действие на Западе через имеющие большую ценность александринизм и традицию малых форм. Это воздействие еще более усиливается благодаря антологиям, составленным Ибн Бассамом, Ибн Хакамом и др., и увековечивает на Западе новый стиль Ибн ал-Му'тазза (ум. в 908 г.), ал-Санаубари и других «новых» поэтов Ирака и Сирии. Но Запад внес в средневеко вую арабскую поэзию два великих новшества, выходящих за пределы этой, более ярко выраженной, чем на Востоке, привер женности «новой школе»,— это строфическая форма и употреб ление народного языка, мувашшах и заджалъ, стоящие сейчас в центре внимания исследователей арабской и романской поэзии. Андалусское происхождение строфической поэзии, как бы смут ны ни были имена и даты, с которыми связано ее возникнове ние, в то же время подтверждается всей мусульманской исто-
20
рико-литературной традицией. Каковы бы ни были ее возмож ные, но весьма сомнительные восточные предшественники, от ход Слепца из Габры или какого-то другого поэта, кто бы он ни был, от моноримной касыды и применение более гибкой стро фической формы со множественной рифмой, являло собой не что большее, чем чисто метрическое новаторство. Свежая кровь побежала после этого по венам старой поэзии аравийской пу стыни. В противоположность старой касыде с ее закрепленной схемой в поэзию вошли не только свободные отрывки любовно го, описательного и вакхического характера (кыт'а) «новых» поэтов, но и новый тип творчества, который игрой строф, ослаблением правил классической поэзии и тенденцией к .употреб лению народного языка уменьшил угрожающе увеличивавшийся в мусульманском обществе средних веков разрыв между искус ством и жизнью. Диффузия новых художественных форм из Магрйба, где они возникли, вновь стимулировала быстрое и не прерывное циркулирование арабской культуры. Неизвестно кто
и неизвестно где впервые |
употребил |
в поэзии народный язык, |
||||
постепенно распространившийся от харджи |
(где, |
по мнению |
||||
специалистов, он впервые |
прозвучал) |
на |
все |
поэтическое твор |
||
чество от мувашшаха |
на |
литературном |
языке до |
написанных |
||
на диалекте заджалей |
(Ибн Кузман, |
ум. в |
1160 |
г.— является |
самым значительным, хоть и не единственным и не первым из мастеров заджаля). Это самое смелое реалистическое начина ние в средневековой арабской поэзии со всеми теми лингвисти ческими, литературными и общественными последствиями, ко торые мы сейчас анализируем. Оно, однако, не привело к вы свобождению литературы образованного сословия арабоязычного мира за рамки классического языка и классических форм. Как видно на многих примерах (в Палестине появилась копия дивана Ибн Кузмана, Ибн Сана ал-Мулк написал небольшой трактат о мувашшахах, в антологиях появляются заджали «во сточных» поэтов ал-Хилли и ал-Хамави), арабский Восток про являл большой интерес к этим магрибским новациям, но, будучи во власти предубеждения против употребления в литературе народного языка, не осмелился воспринять их полностью — так, по крайней мере, обстояло дело с формой заджаля. Ценное но ваторство поэтов Андалусии не произвело, таким образом, того революционизирующего воздействия, которое оно могло бы про извести, если бы подняло до уровня литературы арабские диа лекты за пределами Магрйба. Таким образом, в позднем сред невековье разрыв между литературным и разговорным языком увеличился еще более и был закреплен навечно.
Рассмотрение эволюции (или инволюции) арабской про зы, хотя оно и шло иным путем, приводит нас к аналогичным заключениям. Арабская проза, отсутствовавшая в литературном обиходе доисламских времен — во всяком случае, нет доказа тельств ее существования в тот период,— впервые заняла почет-
<21
ное место с появлением Корана и старейших хадисов (которые были историческими и нормативными) и распространилась по всему арабскому миру столь же быстро, как и поэзия. Священ ная книга, естественно, занимала особое место, каковы бы ни были ранние и кощунственные попытки ее имитировать. Но раз витие светской прозы в деятельности куттабов при Омаййадах и Аббасидах привело к созданию в первые два века хиджры классической арабской прозы, развивавшейся так же, как и
поэзия, |
главным |
образом |
в |
Ираке — это |
творчество Ибн ал- |
||||||
Мукаффы (ум. |
ок. |
757 |
г.), |
ал-Джахиза, |
ат-Таухиди |
(ум. в |
|||||
1023 г.) |
и ат-Танухи |
(ум. ,в 994 г.), |
ал-Исфахани |
и Ибн Кутай- |
|||||||
бы. Так |
же, |
как |
и |
в |
классической |
поэзии, в |
арабской |
про |
|||
зе бесполезно |
искать |
какие-либо региональные |
черты — столь |
велико было единство всей арабо-мусульманской культуры от центра до периферии, всей этой литературы адаба на арабском языке, подвергавшейся влияниям великих иноземных культур — эллинистической, иранской и индийской. То значительное фор мальное новаторство, которое имело место в арабской прозе, восходит не к каким-либо ее местным разновидностям, а ско рее к возникшей в IX в. и, к сожалению, одержавшей победу в словесном искусстве прециозной манере. Современная арабская критика пыталась отнести эту порчу простой, ясной и гибкой прозы первых двух веков за счет «персидского влияния». Сей час хорошо известно, что такого типа изысканная проза была столь же широко, даже чрезмерно, распространена в области функционирования иранской литературы, но все же, по-види мому, нельзя искать источник зла исключительно или главным образом в Персии. На самом деле происхождение макамы при писывается арабу Ибн Дурайду, в изысканном стиле изображав шему сцены из бедуинской жизни. Арабами и по крови и по культуре были Ибн Нубата (ум. в 984 г.) и ал-Хваризми (ум. ок. 1000 г.), ал-Хамазани (ум. в 1008 г.) и ал-Харири (ум. в 1122 г.)—эти великие виртуозы садж'а, которые превратили литературу адаба в игру и головоломку. Начиная с Ибн Хаййана (ум. в 1076 г.) и до Ибн Бассама (ум. в 1147 г.), арабами были все те «западные» прозаики, которые писали в новом сти ле, втискивая в игру слов и ритмические периоды любой, хотя бы и самый значительный и серьезный исторический и литера турный материал. Даже если мы признаем возможность какогото иностранного влияния, невозможно не рассматривать изы сканную прозу как самопроизвольную деградацию той прису щей семитской словесности склонности к параллелизму и к рит му, которая проявлялась уже в древних хутба, которая спора дически и в умеренной форме сказывается у великих прозаи ков VIII и IX вв. и которая до того разрослась у их преемни ков, что утопила все содержание в словесной музыке. После тысячного года только научная, философская и религиозная проза или сухая хроника, не претендующая на принадлежность
22
к литературе адаба, устояли перед вредным влиянием (и то не всегда), но литература адаба, свободная от прециозного стиля, начиная с этого времени, представляет на всей территории от Месопотамии до Андалусии редкое исключение. Удивительней всего, что, в противоположность той борьбе, которая происхо дила между старой и «новой» поэзией, в прозе старый стиль сдался без всякого сопротивления и без полемики. Вошло в мо ду высокомерно высмеивать старый стиль (очень показательны в этом отношении саркастические суждения ал-Хамазани о творчестве ал-Джахиза), но из противоположного лагеря от ветных ударов не было. Писатель, устоявший перед соблазном саджха, не только никогда не испытывал потребности, но даже не видел возможности ясно заявить о своей позиции, и ни один арабский риторик, насколько мне известно, не выдвинул тео ретических возражений против злоупотреблений риторическими фигурами. Проникновение макамы — наиболее типичного порож
дения нового стиля — не только на всю |
арабоязычную терри |
|
торию, но и в другие мусульманские литературы |
(персидскую |
|
и турецкую) и даже к немусульманским |
соседям |
(средневеко |
вая европейская литература) показывает |
размеры |
победы той |
тенденции, которая сейчас кажется нам столь странной, но ко торой отдали дань самые разные и далекие друг от друга умы мусульманского средневековья. Если другие явления указывают на единство «арабской» культуры, то прециозная проза, хотя она, несомненно, является, как мы видим, арабской по проис хождению, распространилась за пределы языковых барьеров на всю территорию ислама.
Переходя от формы к содержанию (которое эта форма в конце концов практически разрушила), мы можем вычленить в средневековой арабо-исламской прозе другие, более конкретные влияния, в которых порой раскрываются местные культурные аспекты и течения. Таковы на Западе следы испанского эпоса и историографии, найденные Риберой в самых древних арабоиспанских хрониках. К ним можно добавить те, еще более хруп кие, следы контактов между арабской культурой на Западе и латинской культурой периода упадка (хроники Оросия), кото рые недавно были обнаружены Леви Делла Вида.
В то же самое время влияние иностранных культур расте калось по аббасидскому Ираку золотого века в переводах \ переделках сочинений греческих, сирийских, пехлевийских ав торов, а из индийского мира — в великолепном творении ал Бируни (ум. в 1048 г.). Но как только все эти культурные цен ности просачивались в сердце халифата, они быстро станови лись достоянием всего мусульманского мира. Ибн Сина в Пер сии, так же как и Ибн Рушд в Марокко и Испании, изучал Ари стотеля. В сфере занимательного чтения «Калила и Димна», вве денные в арабо-мусульманскую литературу Ибн ал-Мукаффо! пропутешествовали с одного конца дар ал-ислам в другой, чтс
бы потом вернуться в Персию в неизбежном одеянии изыскан ной прозы. Но ярче всего единство и различие средневековой арабской культуры видно, как известно, в странствиях новелл «Тысячи и одной ночи». На этом классическом памятнике ми ровой литературы лежит единообразный мусульманский покров, под которым современная критика выделяет в огромном мате риале различные арабские и неарабские слои. Прежде всего прослеживаются аббасидская стадия и еще более явная еги петская стадия, которая придала прославленному собранию его окончательную форму; вместе с тем критика также выявляет линии, уводящие за пределы арабского мира: явные следы отда ленного персидского происхождения и, что еще более удиви тельно и наводит на различные предположения, следы эллини стической культуры, показанные в последних работах Грюнебаума. Именно с этими линиями могут быть соотнесены не только те элементы, которые были обнаружены в «Синдбаде-мореходе», но также и большая группа любовных новелл, которые и по интриге, и по стилю, и по экспозиции напоминают известные образцы александрийских романов.
Арабская литература в своем многовековом развитии и на всей огромной территории своего распространения существовала при взаимовлиянии двух, иногда гармонировавших друг с дру гом, а иногда противоборствовавших элементов: национального, местного, гуманистического при всей своей интеллектуальной простоте элемента, который был в то же время замкнутым и исключительным в своей национальной гордости, и второго, ре лигиозного, межнационального, универсалистского элемерта, благодаря этим качествам открытого для контактов и взаимо обмена с другими цивилизациями. Сосуществование этих двух элементов, по нашему мнению, придает арабской литературе весь присущий ей размах, всю широкую гамму интересов, со здает ее приоритет в мире ислама, самым непосредственным и действенным выражением которого она всегда была и остается поныне.
На протяжении первых двух веков хиджры (практически до середины IX в. н. э.) ислам не знал никакой другой литературы, кроме арабской. Появление примерно в это время неоперсид ской литературы имело значение не только для истории Ирана, таким образом утвердившегося в своем национальном своеобра зии хотя бы в языковой сфере, но и для всей мусульманской ци вилизации, которая тем самым начинает пробовать новые сред ства выражения, помимо существующих на материнском языке этой культуры. Быстрый и блестящий расцвет этой второй ис ламской литературы представляет интерес не только с литера турной, но также и с социальной и религиозной точек зрения, ибо расцвет персидской литературы впервые разрушает нераз рывную связь между арабизмом и исламом и открывает новые возможности духовного самоутверждения неарабских мусуль-
Ш
манских народов. Широко известный факт, что религиозные, юридические и философские науки в Персии в течение долгого времени разрабатывались на арабском языке, имеет здесь вто ростепенное значение; важно то, что при этом использовались соответствующие литературные и художественные средства, подходящие для выражения иного этоса, особого национального характера, чего-то большего, нежели иноязычный «вариант» в пределах общей мусульманской культуры. Оперируя термина ми нашей проблемы, мы можем сформулировать следующий во прос: в чем заключалось то новое, что неоперсидская литерату ра внесла в исламскую цивилизацию, что она заимствовала в арабской литературе, что продолжила, что модернизировала и в чем ее оригинальный вклад, обусловленный ее специфически ми этническими и культурными предпосылками?
Конечно, нельзя недооценивать того, сколь многим персид ская литература обязана своей предшественнице — арабской литературе, которая, так сказать, ввела ее в сферу ислама; что бы убедиться в этом, достаточно подчеркнуть известное лингви стическое явление постепенного и непреодолимого проникнове ния в персидский язык совершенно чуждых ему структур из арабского словаря и даже из арабской фразеологии. На сме ну языковой целостности, присущей эпосу и, в несколько мень шей степени, древней лирической поэзии, на смену тому отвра
щению, |
которое вначале |
вызывало у персов проникновение |
|
слишком |
большого числа |
арабских слов в их язык |
(свидетель |
ства тому мы находим вплоть до второй половины |
X в.), при |
шло массированное проникновение в персидский язык арабской лексики, которой предстояло придать и которая и сейчас при дает этому языку смешанный характер. При этом арабская ли тература передала Персии не только часть своего лексического запаса, но также литературные жанры и нормы, стилевые темы и модели, метрику и риторику, научную и поэтическую термино логию. В отношении любовной и куртуазной лирики в ее пер воначальном виде самые элементарные хронологические сопо ставления заставляют нас пересмотреть традиционную точку зрения, объясняющую «иранским влиянием» рождение арабской поэзии мухдасун времен Аббасидов, и, наоборот, усмотреть в этой поэзии образец, воспринятый персидскими придворными поэтами Хорасана и Мавераннахра. Предпринятое 20 лет то му назад Даутпотом исследование показало, до какой степени эти придворные поэты следовали традиционным арабским об разцам (прежде всего насибу, иногда даже архаическому на сибу бедуинской поэзии). Точно так же и образы и концепции бади* эпохи Аббасидов появляются в более или менее удачных имитациях на персидском языке. Естественно, что за возник новением неоперсидской литературы последовало взаимовлия ние этих двух литератур, сосуществовавших в пределах одной, часто двуязычной, культуры, но это не помешало более зрелой
.25
арабской поэзии предложить первоначальные образцы только что возникшей неоперсидской литературе. Тем временем даже в этой сфере персидская литература, конечно, не ограничива лась рабским подражанием и сразу стала вводить новации как в форму, так и в содержание (создание автономной газели, по следовавшее за выделением из касыды традиционного насибау создание формы рубай, на которой суждено было навеки остать ся отпечатку персидского гения, и формы маснави, сразу же освященной эпосом). Точно так же персидская литература вдохнула новую жизнь даже в самые общеизвестные жанры (вакхическая тема и гномико-пессимистическая тема, обе до ведены до высокого совершенства Хаййамом), благодаря велико лепию быстро стилизовавшегося набора образов и языку, кото рый не менее быстро достиг подвижности и гармонии, не знаю щих себе равных.
И все же не лирической, не куртуазной и эротической поэзией, а, как это всякому известно, героическим и романтическим эпо сом мусульманская Персия внесла свой наиболее самобытный вклад в мировую литературу. Арабская муза вдохновляла пер сов во всех других сферах жизни, но здесь она оказалась бес сильна, и в этой сфере иранский дух действительно черпал из собственных источников и создал совершенно оригинальные творения, ни в малейшей степени не восходящие к образцам и произведениям старшей литературы ислама. Даже воздержи ваясь от эстетической оценки этих писателей, мы не можем не признать, что Фирдоуси (ум. ок. 1020 г.) и Низами (ум. в 1203 г.) в своих поэмах, ставших выдающимися образцами для персидской литературы и для всех тех, кто ими вдохновлялся,
были самыми красноречивыми |
выразителями |
национальной |
традиции. Иранские героические |
и рыцарские |
маснави были, |
несомненно, оригинальной нотой в оркестровке мусульманской литературы. Но только при совершенно абстрактном рассмот рении этих поэм можно не заметить тех нитей, что соеди няют Фирдоуси и Низами со средневековой мусульманской ци вилизацией, на которой они оба были воспитаны и печать ко торой более или менее ясно проступает в их творениях. Поэму «Шах-наме» называли то языческой, то зороастрийской, и, дей ствительно, ее содержание совершенно не связано с исламом, а эмоциональная приверженность героическому и далекому ми ру, который поэт воспевает в этой поэме, вполне искренна. Но при этом верно и то, что социальная и культурная дейст вительность уже исламизированного Ирана порой просвечивает
даже сквозь ткань архаической поэмы |
Фирдоуси, |
а тем |
более |
|
в утонченно-романтических поэмах Низами — всякий, |
кто |
дей |
||
ствительно прочел «Хамсу» в оригинале, |
должен |
был |
почувст |
вовать, что все эти поэмы, хоть и в разной степени, проникнуты мусульманской культурой и мусульманским благочестием. Эти краткие замечания делаются в ответ на проявившуюся в рабо-
26
тах некоторых историков персидской литературы тенденцию отделить создателей эпической и романтической персидской поэзии от окружавшей их общественной и религиозной атмосфе ры и сделать их поборниками «арийской» традиции, которая, ес ли она вообще существовала в чистом виде в Персии, погибла вместе с Сасанидским государством и его цивилизацией (я дол жен упомянуть здесь моего известного соотечественника Итало Пицци). Отпечаток, наложенный исламом на народ, никогда впоследствии не стирался, его в не меньшей степени несут на себе и великие персидские поэты, даже когда они разрабатывают материал доисламский и неисламский.
Персидской литературе 'предстояло внести и другой, еще бо лее непосредственный и плодотворный вклад в исламскую ду ховность своей мистической поэзией, когда она, вступив в этой сфере в соперничество с арабской литературой и следуя свое му гению, вскоре превзошла свою предшественницу и изобрета тельностью, и разнообразием описаний, а возможно, и духовной глубиной. Лирическая поэзия—нравоучительная басня и мисти ческая медитация — вот то поле, на котором две великие ис ламские литературы померились силами, и пальма первенства в этом единоборстве, несомненно, принадлежит иранской литера туре. Рожденный в арабском мире суфизм, насчитывающий сот ни арабских теоретиков, духовидцев и святых, так и не нашел на арабском языке выражения ни в чем, кроме так называе мой «лирики», трудной для понимания и напыщенной, за един ственным исключением немногих, но незабываемых стихов алХалладжа (ум. в 922 г.), и весьма богатого наследия суфиев аске тического тол,ка, представляющего умеренную литературную ценность. Лишь персидский гений вызвал расцвет поэзии му сульманского мистицизма, принесший ей пышную славу. В этой поэзии присущий иранцам дар к повествованию и дидактичное™ сочетается с энергией напряженной эмоциональности и со сме лостью не знающих удержу эзотерических медитаций. Отсюда
не имеющие себе равных в арабской |
поэзии поэмы Руми |
(ум. |
||
в 1273 г.), 'Аттара |
(ум. ок. 1230 г.) |
и Джами |
(ум. в 1492 г.), |
|
религиозные излияния Абу Са'ида (ум. в 1049 г.) и самого |
Ру |
|||
ми, утонченные гномико-лирические узоры Саади |
(ум. в 1291 г.) |
|||
и Хафиза (ум. ок. |
1390 г.) —самой блестящей плеяды на |
пер |
сидском поэтическом небосводе. Голос исламского суфизма зву чит несравненно более привлекательно и убедительно в творе ниях этих персов, нежели в необъятной аскетико-мистической арабской литературе, от суровых речений Хасана ал-Басри до трудных для понимания касыд Ибн ал-Фарида. Все великие умы Запада, искавшие путей к этому аспекту мусульманской духовности, от Гёте до Гегеля, избирали себе гидами не араб ских аскетов или ученых, но названных нами великих персид ских поэтов.
В благодарность— если это можно считать благодар-
27
ностью — за ее вклад в религиозную поэзию ислама персидская поэзия на протяжении этих веков получила от арабской семена
упадка |
прозаического |
стиля — если только наше |
представле |
ние о |
происхождении |
орнаментальной прозы |
справедливо. |
Иранский литературный гений, по-видимому, имел предрасполо жение к этой болезни, судя по тому, как легко она охватила его, лишив персидскую прозу изначальной яркости и свежести и дове дя ее до того состояния неорганического смешения разнородных элементов, из которого она начала высвобождаться, и то не без трудностей, только в наше время.
Заканчивая беглые замечания о вкладе Персии в исламскую культуру классического периода, следует сказать, что этот вклад, как нам представляется, заключается в некоторых са мобытных явлениях в светской литературе (эпос и иные повест вовательные жанры) и в интенсивности и блеске религиозного выражения (суфийская поэзия). Из области прозы, но скорее научной, чем художественной, мы могли бы упомянуть произ ведения великих историков монгольского периода, которые зна чительно превзошли своих арабских современников.
В силу вполне очевидных географических и языковых при чин персидская литература оставалась чуждой западному ис ламу, в то время как, начиная с XIII в., она оплодотворяла ду ховную жизнь, исламских народов на восток от Средиземного моря. Три этнические группы подвергались религиозному и куль турному влиянию ислама через персидское посредничество: ин дийцы, монголы и тюрки. Но только среди последних (оставляя в стороне не слишком значительную литературу Индостана) персидское влияние проявилось на их собственном языке или языках. Группа тюрко-исламских литератур, в первую очередь чагатайская и османская, гораздо непосредственнее основыва ется на персидских образцах, чем персидская на арабских; эти литературы не добавляют к своему образцу ничего нового ни
вдуховном отношении, ни в форме, в то время как персидский вклад в общеисламское наследие, как мы видели, был весьма значителен. В действительности тюрки также имели свой соб ственный грубоватый, но могучий фольклор, который они пере носили с места на место, мигрируя из сердца Центральной Азии, но исламизированные тюрки сразу подпали под воздействие двух великих, вполне сложившихся и утонченных мусульман ских литератур, особенно персидской, и, в отличие от арабов iwiepcoB, почти полностью отошли от доисламской предыстории
всвоей словесности. Немногие сохранившиеся памятники тюрк ского эпоса и фольклора, подобные недавно заново изученному «Деде Коркут», резко отличаются от обычного потока исла-
мизированной тюркской литературы. Эта |
литература, начиная |
с первых опытов («Кудатку Билик» — XI |
в.— и другие, менее |
значительные произведения, относящиеся к периоду Караханидов в Центральной Азии.), непосредственно опиралась на иран-
28